Удушливый приступ очарованного благодушия прошёл, оставив после себя вид угрюмых, сверкающих мутной травой холмов. На этой ядовитой зелени, рзовато-серо выделялись, словно язвы группки людей, смотрящих на урбанистический пир тракторов и дорожных работ. Гримасы и пошлые, невысказанные фразы повисли в удушливом воздухе, как пиявки насыщающиеся болью и страданием этой картины. Пронзительным, холодным ветром налетели суицидальные мысли, прошедшие барьер страха и вседозволенности. Ржавый экскаватор пронзил небо помятым, облепленным грязью и детёнышами кошки огромным ковшом, намекая на несуществующий личностный комплекс, возросший из небытия хаотичных снов. Деревья, искривленные временем, изогнулись единым порывом душевной боли, скрывая в листве своей притаившихся насекомых и птиц, невидимых, но ведущих ожесточенно - трагическую войну предчувствий и животного инстинкта. И при всём этом благолепии присутствовало мое, ожесточённое бешеной гонкой жизни, сознание, мотаясь, словно голодный мотылёк вокруг знакомых образов и картин повседневности. Но необходимо прятаться, уходить в глубины представлений и эмоций, возникающих с внезапностью океана и стремиться к всёпоголощаещему идолу собственного мира.
Убить словом легко, пронзить существующей идеей живого человека пытающегося защититься неопределёнными социализированными эмоциями. Это происходит непреднамеренно и не самоуничтожается в щите подсознательных проклятий, несущихся с непреодолимой скоростью в каждой заполненной категориями и штампами голове мыслящего человека - человека разумного. Но что ещё, как не произнесённое слово может так, липкой паучьей сетью сковать сознание? И это неизменно происходит. От этого отсутствия осознанных поведенческих реакций и защитных механизмов, устанавливаемых на безбрежных просторах жизни, бросает в холодную, прогнившую, но, тем не менее, вполне закономерно разрушающую депрессию. Что будет дальше? Извечно задаваемый вопрос, вопрос закономерный, такой же закономерный, как невыносимая боль в поражённых артритом руках старухи, внезапно возникшей на холодной зелени холма.
Синий, синее самого неба дым, вырывающийся из трубы мусоросжигательного завода, чёткой полосой чертит небо. Ветер, словно грязное животное купается в его ядовитых, сизых клубах, радуясь возможности изрисовать небо на свой невообразимый вкус. Словно циркулярная пила, разрезающая нежную, сочащуюся плоть столетнего дуба завизжали крикливые, помешанные на жестокости и темноте духа дети. Они проникали в раны бездомных животных своими пытающимися обучиться и познать всё сущее руками. Фонтаном страданий извергалось из тел измученных созданий осознание сущности, дарующее силу предметов и желаний, утекающее вместе с кровью. Всё это необратимо, всё вызывает лишь необъяснимость и чувство сплошного фатализма, возникающее из-за самого факта существования нашего измотанного неведомой, гибельной силой мира. Но в этом мире живём мы, и не одно поколение будет ещё жить по его законам индивидуализма и вечной человеческой жадности. По законам, кажущимся на первый взгляд совершенно простыми и непритязательными, но имеющими огромные провалы противоречий в самой своей нечистой структуре, просвечивающей сквозь шкуру доброжелательности и искренности.
Дорога ползёт, извивается под тяжеловесной волной автотранспорта, катящего свои бесчисленные волны смрада и грязи, она истекает мутным маревом тоски по давно ушедшей единице времени, которая олицетворяла собой истинный символ путешествия. Но радостно-тревожный символизм остался в далёком прошлом, в настоящем же только тоска и изломанные временем старые спутники – фонари, отхаркивающие жёлтую мокроту света. А я иду, мне, как человеку свойственно быть злым, бездушным, дорога не дождётся помощи, её смерть не станет ничем, как стала ничем потеря духовности и смысла бытия. Всё относительно и смерть и боль и дорога, и я сам. Нет больше света, нет выхода. После нас останутся лежать преломлённые в жгущем луче ясности и надежды лишь пустые хитиновые панцири одомашненных понятий и вопросов.

KZooZ [4.06.2001]