| QUOTE | Давайте честно признаем - классический рок прошел мимо нас. Теперь нас навещают более или менее живые легенды. Самая грандиозная из них приезжает в Москву 11 августа 1998. Когда они ею стали? Может быть в 69-м, после смерти Брайана Джонса. Может быть в 72-м, после Exile on main street. Может быть, после ухода Мика Тейлора и Black and blue, в 76-м. Так или иначе, прежде чем стать легендой, ROLLING STONES были группой обычных лондонских подростков, увлеченных музыкой Мадди Уотерса, Чака Берри и Джимми Рида. Вдали от огней рампы Кит РИЧАРДС вспоминает те годы, когда закладывались основы "величайшей рок-н-ролльной группы на свете". Выяснилось, что основ было две.
"В школе я терпеть их не мог. Они были любимой группой старшеклассников, тех, кто тайком курил за углом школы и никогда не играл в футбол. Я их ненавидел. Только годы спустя я осознал, что пропустил одно из чудес шестидесятых из-за неприязни к их фанам. Я был ослеплен патетическим образом Джеггера в белых клешах от Rodier - ненавистной иконой семидесятых. Ее хотелось сжечь".
Эти строчки, типичные воспоминания меломана восьмидесятых, найденные в наших архивах, прекрасно иллюстрируют великий парадокс Stones. Каким образом безгрешная, неприкосновенная "самая выдающаяся рок-группа в мире", воплощение рок-н-ролльного величия, внезапно и безвозвратно превратилась в самый позорный и ненавидимый квинтет рок-планеты? Для того, кто никогда не был по-настоящему в них влюблен, не любить Rolling Stones семидесятых - более чем естественно. Однако - и в этом еще один парадокс - большинство их верных фанов также подпишется обеими руками под приведенными выше беспощадными строчками. Разница лишь в том, что для них все закончилось в 72-м на Exile on main street, даже на Black and blue в 76-м. Затем "glimmer twins" превратились во всеобщее посмешище. Старение, долголетие, богатство, великосветская праздность, слишком громкое и давящее прошлое, появление панка и нью-уэйва - причин много, но главная - в том, что, начиная с этого момента, каждая следующая пластинка Rolling Stones оказывалась ничтожней предыдущей.
Я не сразу полюбил Stones. Начав увлекаться роком, я, молодой и наивный, слушал все и не важно, что. Особенно "не важно, что". Это была эпоха длинных соло, помпезных инструментальных композиций и пьес для оркестра на двадцать пять минут. Неосознанно хотелось оправдать рок перед родителями, доказать им, что "музыка волосатых дикарей" тоже могла быть серьезной, сыгранной "настоящими музыкантами". Для этой цели песни Stones явно не подходили. Слишком короткие, и мало запилов. А если хотелось всплеска гормонов, испытать примитивные животные ощущения, у нас были Led Zeppelin и Deep Purple. Для возраста, в котором свойственно путать энергичность и твердость позиции с крикливостью и тяжеловесностью, Stones играли недостаточно тяжело и недостаточно громко. Музыкальные вкусы оттачиваются уже с возрастом, когда начинаешь лучше понимать, что именно ищешь в роке. Но это никогда не происходит само собой. Чтобы увлечься Rolling Stones и наконец-то продать тройные альбомы Yes и "live" Mahavishnu Orchestra (тот, кто здесь рассмеялся, пусть покажет мне своих героев в тринадцать лет), потребовалось изрядное упорство одноклассника, концерт в парижской "Скотобойне Пантен" во время турне 76-го года (да, юный читатель, в те годы рок играли не в уютных залах - в сараях для скотины) и рецензии на Black and blue в журнале Rock & folk - кстати, одной из десяти самых лучших рецензий всех времен и народов. Так что Rolling Stones пришли ко мне в 74-76-м - в те самые годы, когда на смену Мику Тейлору уже спешил Рон Вуд, на обрыве эпохи, в начале конца. И мы разминулись на перекрестке. Пошли в разных направлениях. С тех пор, в течение нескольких лет я, как и все мое поколение, жил парадоксальной жизнью фана Stones, - восхищался их ранними дисками в то время, как они медленно шли на дно. Чудовищное несовпадение. Я опоздал лет на пять, а то и на десять. Начав с какого-то сборника и Black and blue, я стал наверстывать упущенное - Beggars banquet, Aftermath, Out of our heads. А в это время они выпускали Love you live и Some girls... После самородка типа December's children от Emotional rescue начинало просто тошнить, после наслаждения звуком Let it bleed становилось противно от запаха пригорелого сала It's only rock'n'roll, обложки пластинок фирмы Decca убирали конверты Goat's head soup и Tattoo you, электро-фанковые Miss you и Undercover вызывали лишь ностальгию по чикагско-лондонским блюзам типа Around & around, документальные кадры шестидесятых показывали всю фальшь красочных декораций концертов восьмидесятых. Изменился даже старина Чарли Уоттс: его барабаны, молотящие на переднем плане в Undercover, навевали ностальгию по негромкому, но настойчивому метроному в Satisfaction. И раз уж мы завели этот разговор, воспользуемся случаем, чтобы между делом развенчать миф о Ките Ричардсе, Человеке-Риффе. Для этого предлагается простой тест: поставьте типичный "ричардсовский" альбом Stones, например Get yer ya ya's out, - диск, на котором Кит, после смерти Брайана Джонса, полностью взял власть в свои руки. Затем поставьте любую вещь Чака Берри, и, наконец, послушайте какого-нибудь одаренного ученика - например Вилко Джонсона с первых трех пластинок Dr. Feelgood. Вот и все - мифа о Человеке-Риффе больше нет. Теперь вы сначала будете слушать музыку и лишь после этого слушать легенды. Вы поняли, что Кит Ричардс - просто хороший ритм-гитарист, но есть много других. Впрочем, это ничуть не умаляет его человеческих достоинств. Кит неизбежно вызывает симпатию - своим характером, своей физиономией вылитого пирата. Не умаляет это и достоинств композитора Ричардса. Между 63-м и 73-м.
Началом великого перелома можно считать Sticky fingers - пластинку со знаменитой расстегивающейся ширинкой на обложке и вселенским хитом Brown sugar, но интересную совсем не этим. Записанный вскоре после смерти Брайана Джонса, после ужаса Алтамонта, после распада Beatles, в момент, когда рушилась Великая Мечта Шестидесятых, Sticky fingers - альбом опечаленной группы, одолеваемой чертями после восьми лет заигрывания с дьяволом, группы неожиданно ностальгичной, неожиданно осознавшей, что начинает стареть. Группы, ощутившей приближение смерти. Усталость наутро после шумного праздника слышится в I got the blues и Wild horses, призрак смерти рыщет в Dead flowers и Sister Morphine. Смерть друзей, смерть первого состава группы, смерть мироощущения, смерть эпохи. Траурный настрой усугубляется местом изготовления диска - старый американский Юг, постепенно превращающийся в пустыню, оставляя в прошлом золотой век черной музыки (блюзы, музыку фирм грамзаписи Sun и Stax...) - вот она, идеальная метафора медленной и неизлечимой агонии. Sticky fingers - это черный ящик, уцелевший после чудовищной пьянки, перепуганный свидетель улыбки, исказившейся в жуткую гримасу, грузная усталость после фиесты. Благодаря всему этому - из-за искренних попыток продлить шестидесятые, из-за явной ностальгии по своему золотому веку и безнадежной погони за уходящей молодостью - Stones не оставят нас равнодушными еще несколько лет. Вплоть до Black and blue.
После 75-го они окончательно взрослеют, погоня продолжается уже по инерции, ностальгия становится едкой. А главное, как пел один их американский сверстник, времена меняются. Stones середины семидесятых имели несчастье пойти против течения истории: всего лишь одного панк-взрыва в 1977-м оказалось достаточно, чтобы уходящая корнями в блюз эстетика Stones затрещала по швам. Теперь уже не только морщины Джеггера-Ричардса плохо соответствовали славному прошлому группы, сама группа перестала соответствовать эпохе, новому року. И хотя панк вскоре исчез так же внезапно, как и появился, было уже слишком поздно - новые герои поп- и рок-музыки спокойно обходились теперь без блюзов и кантри. Ритм-энд-блюз, старые добрые двенадцать тактов, теперь был приемлем только в чистом виде, в своей первоначальной форме.
Всем хотелось слушать либо старых шаманов Джона Ли Хукера и Роберта Джонсона, Хэнка Уильямса и Джонни Кэша, либо радикальные римэйки Ника Кейва или выхолощенное кантри Wall of Woodoo. Все что угодно, только не пустые подделки, не "блюзы в легком жанре" в исполнении легендарного, но все более страдающего старческим слабоумием оркестра. Это не было местью, нет смысла обращаться к психоаналитикам и искать за всем этим "любовь-ненависть". В самом деле, что есть Stones начиная с Some girls? Старые записи (три-четыре альбома сконструированы из остатков Black and blue), беззастенчиво перепетые старые хиты (сравните Start me up и Jumpin' Jack Flash, Must be hell и Honky tonk woman - Soul survivor и т. д.).
Остальное - "вода" (любая из песен, "спетая" Китом) плюс один-два сносных сингла для радио. Кто делает эти диски? Рок-н-ролльная группа? Ответ прост - квинтет миллиардеров, разбросанных по разным уголкам планеты - людей, которым уже не о чем друг с другом говорить, которых уже не объединяет даже музыка, которые собираются каждые пять лет для того, чтобы... И правда, зачем вхожему в высший свет бизнесмену, влюбленному в "молодежную музыку", а также гитаристу-гуляке и блюзовому фану, плюс его клонированному двойнику-идиоту, немому слуге - любителю юных тел и милому коллекционеру джаза собираться каждые пять лет под знаменем Rolling Stones? Чтобы войти в Книгу Рекордов Гиннеса? Чтобы убежать от призрака старости? Чтобы погасить задолженности по налогам? Во всяком случае, не ради музыки. Настолько разные вкусы не предполагают совместного творчества. Каждый может играть отдельно от других в свое удовольствие. Любителю юных тел Биллу Уайману в конце концов надоело кривляться: после тридцати лет службы в Stones Incorporated он уволился без компенсации и пенсии - но избавившись от бремени лжи. Да, меньше всего Stones последних двадцати лет можно простить доведение искусства лжи до последней стадии цинизма. Постоянно строить из себя пэтэушников, посылая собственных детей в частные колледжи, вставать в позу злобных рокеров и жить при этом в замках в Турэн, продолжать играть Sympathy for the devil, демонстрируя свою благовоспитанность в высшем свете. Вот уже двадцать лет, как Stones превратились в труппу бродячего театра, которая всякий раз играет одну и ту же пьесу - Притворимся, что мы по-прежнему в 1964-м. И уже двадцать лет цифры продаж их новых альбомов не соответствуют размерам стоунзовского мифа, или, если сравнивать количественно, уступают аналогичным показателям у Мадонны, Джексона, Спрингстина и прочих U2. Впрочем, на стадионах волшебный цирк Rolling Stones остается на высоте, постоянно афишируя аншлаги и объединяя несколько поколений меломанов. Разницу между цифрами продаж альбомов и билетов на концерты объяснить легко: на Stones идут как на поклонение святым мощам, как на экскурсию на Эйфелеву башню, в пещеру Лурд или по руинам Помпеи. Зададимся теперь вопросом: "Чем могли бы заняться Stones, решив положить конец своей бесконечной карьере?" Разойтись, как это делают все группы - или семейные пары - когда им больше нечего сказать друг другу. Билл Уайман уже вышел на пенсию. Похоже, что Чарли Уоттса также вдохновляет подобная перспектива. Кит Ричардс со своими собутыльниками из ближайшего бара запросто мог бы собрать группу и записывать хриплые блюз-роковые диски. Что он уже дважды сделал. Это не было гениально, но мило - особенно тем, что было лишено претенциозности Stones. Мик Джеггер вполне мог бы записывать вокальные альбомы "под Синатру" или отполированный соул в духе Эрифа Мардина или Джерри Векслера. Впрочем, он мог бы вообще бросить музыку, заняться кино или раскручиванием футбольной команды... Все, что угодно - только не ставить капельницы остывающему трупу Stones.
Если бы они остановились где-нибудь между Exile и Black and blue, нам осталось бы только самое лучшее - как раз то, что сегодня стало всеобщим достоянием. Искусство переписывания Священного Писания получил в наследство Ник Кейв, грязный звук - Jesus & Mary Chain и приверженцы музыки в стиле нойзи-поп, имидж хулиганов - Happy Mondays и Stone Roses, культуру наркотиков - Lemonheads и Nirvana. Вместо того, чтобы остановиться и стареть с достоинством, как их коллеги из Stooges, Velvet или Beatles, Stones предпочли продолжать. И стать посредственными. В своей книге Rock dreams художник Ги Пилэрт нарисовал серию пророческих картинок о судьбе Rolling Stones. Первая сцена изображает пятерых Stones в разгаре пышной оргии. Во второй их уже только четверо. Далее - как в считалочке про Десять негритят. На последней картине Джеггер - один. Король Лир, пленник собственной ловушки, пожизненно заточенный в своем королевстве игр и порока. Пока до этого еще не дошло. Но можно поспорить, что это именно он заставляет всех осталных продолжать играть все ту же пьесу. И, на самом деле, нет никакого стоунзовского парадокса. Просто "группа старшеклассников, тех, кто курил за углом" стала группой дедушек, давно уже бросивших курить.
FUZZ: Помните ли вы первую услышанную вами блюзовую пластинку?
Кит Ричардс: Наверное, это был один из тех джазово-блюзовых дисков, которые моя мама часто ставила в гостиной. Она слушала много Фёри Льюиса, Луи Армстронга. В детстве я был окружен подобной музыкой. Я не знаю, можно ли назвать ее джазом, блюзом или ритм-энд-блюзом. Но ясно то, что ребенком я уже воспринимал черную американскую музыку. До тех пор, пока я по-настоящему не открыл для себя эту музыку, моя жизнь была грустной и однообразной - черно-белой. Открыв для себя блюз и рок-н-ролл, я внезапно увидел мир в цвете. Он распахнулся передо мной, наконец-то у меня была цель, то, к чему надо было стремиться. Как и все мальчишки, я слушал то, что передавали по радио, или то, что слушали мои приятели, но оставался ко всему этому достаточно равнодушным. Лучшей музыкой, на самом деле, была музыка моей мамы. Я чувствовал, что там было что-то для меня, но что это было, я понял, только открыв для себя Мадди Уотерса, Бо Диддли и Чака Берри.
FUZZ: Что вас настолько покорило в блюзе и рок-н-ролле?
Кит: Спонтанность, ритм, необычность этой музыки, чисто физическое наслаждение, которое она доставляла. Люди, игравшие ее, казались мне дерзкими, дикими, классными парнями, на которых хотелось быть похожим.
FUZZ: А сексуальность этой музыки?
Кит: Конечно, и это тоже, но бессознательно. Все-таки мне было только двенадцать или тринадцать. Может быть, блюз освобождал запретные чувства и тайные побуждения, которые нас искушали. Но в то время мы не осознавали это отчетливо.
FUZZ: Какая музыка преобладала тогда на BBC?
Кит: Почти такое же дерьмо, что и сегодня: заунывные баллады, сладенькие песенки о настоящих чувствах для домохозяек. А вне радио, до рок-н-ролльного взрыва, везде играли skiffle - это очень английская музыка, не такая дикая, как рок-н-ролл. Дело в том, что в Европе блюз и рок-н-ролл всегда были экзотикой, а в Америке это часть повседневной жизни. В то время было нормально, что эту музыку передавали по радио в Америке, а в Европе - нет. Так что когда я в первый раз услышал Чака Берри, это был электрошок. В голове вертелось: "Кто этот человек? Буду теперь слушать только его и никого больше".
FUZZ: Легко ли было коллекционировать блюзовые диски в Англии пятидесятых?
Кит: Нужно было иметь связи, знать каналы, по которым привозили диски, нужные адреса, других коллекционеров. Когда я встретил Мика Джеггера в пригородном поезде с рок-н-ролльными пластинками под мышкой, он заказывал их прямо по каталогам Chess. Рядом с моим домом поначалу был маленький магазин грампластинок. Именно там я начал покупать пластинки и познакомился с другими коллекционерами. Диски, которые искал я, были редкостью, их было сложно найти, поэтому музыка становилась еще более ценной. Нужно было повозиться, чтобы ее достать, быть принятым в маленькую компанию знатоков, стать членом некоего тайного общества. Мы были настоящей семьей, и это создавало иллюзию, что мы не принадлежим к обычному обществу, мы - часть чего-то другого. Мне кажется, что я так никогда и не избавлюсь от этого чувства.
FUZZ: Как скоро вы почувствовали, что музыка может стать вашим делом, профессией?
Кит: Сначала хотелось просто развлекаться, что-то поделывать в свое удовольствие, подражать нашим любимым исполнителям, жить музыкой, которая нам нравилась. Когда я начал играть с Миком, это было строго между нами, мы играли в мастерских или в подвалах у приятелей, у нас не было даже баса и барабанов. Брайана мы увидели в клубе, на сцене. Это был специалист по слайд-гитаре. Он был немного старше и опытнее, чем мы. У него было много женщин, уже были дети, он уже выступал перед публикой, жил взрослой жизнью, тогда как мы с Миком все еще оставались студентами, жили с родителями. Перед тем, как в первый раз выйти на сцену, мы играли вместе не меньше шести месяцев. И больше всего нам хотелось просто играть - громко и от души, блюзовые и рок-н-ролльные стандарты. Только в начале шестидесятых, когда нас стали постоянно приглашать в такие клубы, как Ealing, Marquee или Crawdaddy, мы поняли, что рок-н-ролл может стать если не профессией, то, во всяком случае, чем-то большим, чем простое времяпрепровождение. Мы зарабатывали на жизнь, но об этом не думали, мы развлекались. И я до сих пор об этом не думаю! Разве у меня есть профессия? Разве за эти тридцать пять лет я изучил какое-то ремесло?
FUZZ: На вас, как и на других членов группы, самое существенное влияние оказала черная музыка. Почему не белый рок-н-ролл, рокабилли Эдди Кокрэна или Элвис Пресли, столь модный в пятидесятые годы?
Кит: Мы слушали много белого рок-н-ролла, и, наверное, он тоже на нас повлиял, но не так явно. Блюз и ритм-энд-блюз были для нас первоосновой, школой жизни, десятью заповедями. Кстати, ритм-энд-блюз можно было найти и у Элвиса, но мы предпочитали утолять жажду прямо из источника. Весь американский рок-н-ролл оказал на нас влияние, но через блюз. К тому же, блюз был довольно свободным форматом, можно было солировать, удлинять песни, немного импровизировать, мы были скованы меньше, чем в поп-формате рок-н-ролла. Черная музыка позволяла нам сохранять определенную спонтанность. Мы значились в программках блюзовых и джазовых клубов, и как-то сразу стали частью лондонской джазовой сцены. Только мы были чуть более дикими и рок-н-ролльными, чем обычные джазмены... Джазовая сцена влачила тогда жалкое существование, мы добавили ей сил, энергии. И, должно быть, оставили без работы много трубачей (смеется)... Впрочем, не вся джазовая сцена нас принимала хорошо, иногда нам ставили палки в колеса, некоторые джазовые бароны пытались от нас избавиться. Я сам ни с кем не воевал, я просто хотел где-нибудь играть, и чтобы меня слушали. В конце концов нам удалось утвердиться в этом кругу благодаря Алексису Корнеру. Он был своим в среде джаз-клубов и при этом не был сектантом. Он был открыт новому, свежим идеям, которые мы могли привнести. Без него, его опеки нам пришлось бы куда тяжелее. Алексис соглашался играть с массой людей, мы сами дали с ним и его группой множество совместных концертов. С того дня, как мы стали полноправными завсегдатаями джазово-блюзовой сцены южного Лондона, и речи быть не могло о том, чтобы ее покинуть. Были, конечно, великие соперники - северная Англия, Ливерпуль, Beatles. Но в то время нас не приглашали даже в северный Лондон!
FUZZ: Не думаете ли вы, что, начав играть блюзы и рок-н-роллы и заработав на этом целые состояния, Белые, в некотором смысле, обокрали Черных?
Кит: Несомненно, белые бизнесмены обокрали черных музыкантов - да и белых тоже - но я не думаю, что то же самое можно сказать о белых музыкантах. Страсть к черной музыке - вещь очень чистая, чуждая расизму и корысти. Так получилось, что все музыканты, которыми я безумно восхищался, были черными: Чак Берри, Бо Диддли, Джимми Рид, Джон Ли Хукер... Между ними и мной есть какое-то родство, которое я не смогу объяснить.
При этом я совсем не думаю, что нужно обязательно быть черным, чтобы иметь право играть блюз, ритм-энд-блюз или джаз. Сам блюз идет из смешения разных культур - африканской, креольской, американской, он обогатился от контакта с белыми музыкантами. Мне кажется, что старые блюзмены нас уважают. Они нам признательны за то, что мы помогли познакомить широкую публику с их музыкой. Исполняя их песни, приглашая их на наши гастроли, мы открыли им новую аудиторию, дали новый импульс их карьере, которая часто была уже на закате. Перед тем, как появились мы, закончился золотой век старых блюзменов, они уже влачили жалкое существование в клубах. Даже если у них и бывали успешные выступления, все это было локально. Бизнес уже давно перестал ими интересоваться. Поэтому для них мы были как благословение, как чудесное спасение. И я ничего не придумываю, они мне сами об этом говорили.
FUZZ: Кто из них произвел на вас самое сильное впечатление?
Кит: Вне всякого сомнения - Мадди Уотерс. Парень был монстром, колоссом во всех смыслах слова. В нем была данная от природы мощь и при этом он был джентльменом до кончиков его лакированных башмаков. Это великий виртуоз и выдающийся человек. Вилли Диксон тоже был неплох: всегда в приподнятом настроении, в своем маленьком котелке и со своим чудесным репертуаром.
FUZZ: А Чак Берри? Ясно, что он больше других повлиял на то, как вы пишите песни и играете на гитаре. В то же время, в фильме Hail hail rock'n'roll заметно, что у вас во время репетиций довольно натянутые отношения. Кажется, что он принимает вас за молодого, совсем еще несмышленого ученика.
Кит: Это любовь и ненависть одновременно. Но так было не только со мной, такие же отношения были у Чака со всеми. Может быть, это от желания себя защитить. Мне кажется, что для него открыться, хоть чуть-чуть показать свои чувства значит дать слабину. Я не могу сказать, что мы - закадычные друзья, мы видимся довольно редко, но я знаю, что на самом деле он меня любит. Я знаю, что он оценил этот фильм и концерт, который я организовал в Сент-Луисе к его юбилею (большие фрагменты этого концерта воспроизведены в фильме). Даже если он и пытался доставать меня на репетициях. Я хотел успешно провести этот концерт и ради этого терпел вещи, которые никогда бы не позволил никому другому. Чак Берри - выдающийся рокер, во мне его музыка оставила след на всю жизнь. Проблема в том, что он не понимает - или делает вид, что не понимает, - насколько его музыка повлияла на американскую культуру. Его интересуют только деньги, для него музыка - это прежде всего заработок. И это можно понять, когда знаешь, откуда он, когда знаешь, как музыкальный бизнес надувал Черных вплоть до семидесятых годов. Но характерно, что главным хитом Чака стала My ding-a-ling, песня достаточно второстепенная. Мне нравились его песни за их изобретательность, язвительность, лаконичность, за их заразительную энергию. Работая с ним, я сделал важное открытие: я понял, что Чак не только музыкант, но прежде всего поэт. Во всяком случае, его тексты так же важны, как и игра на гитаре. Эти простые стишки о повседневной жизни в Америке пятидесятых - язвительные, умные, богатые деталями.
FUZZ: На вас повлияла черная музыка пятидесятых годов. Влияет ли на Stones сегодняшняя черная музыка, то есть рэп?
Кит: Прежде всего надо определиться со словом "музыка", понять, можно ли считать рэп музыкой. Я сильно сомневаюсь. Я ничего не имею против рэпа, я понимаю, что многим это интересно. Просто мне недостает в нем мелодии, собственно песни и инструментовки. Мне кажется, что для того, чтобы сделать рэп-альбом, достаточно взять любого болтуна и заставить его материться перед раздолбанным электропроигрывателем. Конечно, я знаю, что рэп идет с улицы, из гетто, что это настоящий народный способ самовыражения, но для меня он интересен больше в плане социологии, чем в плане музыки. Я признаю его спонтанность, но мне кажется, что рэп может делать любой. Остаются тексты, они должны быть основным элементом рэпа, но большинство из них совсем не интересны. Если, конечно, не считать интересным, когда в полный рост хвастаются своей машиной, пистолетом и размером собственного члена. Привилегия пятидесятилетнего человека в том, что я уже обладаю некоторым опытом и могу справедливо спросить: "А будете ли вы слушать рэп через десять или двадцать лет?" Джаз, блюз и рок-н-ролл уже выдержали испытание временем. Я сомневаюсь, что так же будет и с рэпом. Пройдет ли рэп подобное испытание, будут ли другие исполнять его, станет ли он классикой? Мне нравится слушать музыку, настоящую гитару, настоящие барабаны. Электронные машины нагоняют на меня смертную скуку. Музыку должны играть люди, а не тупые автоматы.
Подготовил Сергей КАГАНСКИЙ
FUZZ 7 1998 |
|
