 |
|
Специальные премии фильму и Ие Саввиной на МКФ в Канне, 1960 г. Почетный диплом МКФ в Лондоне, 1960 г.
Дополнительные материалы: Фильмографии, "До и После реставрации", Из коллекции "Крупного плана"
Эта лента - давно уже признанная классика, в том числе за рубежом (жюри в Канне единогласно вручило приз с формулировкой "за высокое человеческое достоинство и исключительное качество"), включая выдающихся западных мастеров кино (например, Ингмар Бергман, сам не раз ставивший Чехова в театре, назвал "Даму с собачкой" среди своих любимых картин), а также ревнительных "чеховедов". Даже они почти не придирались к интерпретации Иосифа Хейфица, дружно говоря о тонкой, интеллигентной и деликатной атмосфере фильма, созданной режиссером, главными исполнителями и, безусловно, двумя замечательными операторами - Андреем Москвиным и Дмитрием Месхиевым, учителем и учеником. Сейчас интереснее обратить внимание на два аспекта, значимых для понимания того, почему же эта экранизация удалась и встретила, можно сказать, единодушный прием у самых разных зрителей, пусть и не пользовалась особо шумным успехом в прокате. Прежде всего следует напомнить, что "Дама с собачкой" в кинобиографии самого постановщика последовала за его тремя современными работами 50-х годов - "Большая семья", "Дело Румянцева" и "Дорогой мой человек", которые как раз способствовали обновлению советского кино, подрастерявшего за годы сталинизма свою человечность и трогательность именно в "частных историях". Между прочим, название романа Юрия Германа, перенесенного Иосифом Хейфицем на экран непосредственно перед обращением к прозе Антона Чехова, звучит программно и определяюще для всего творчества режиссера, даже в его вынужденных социально-патетических картинах (совместно с Александром Зархи) 30-х годов - "Депутат Балтики" и "Член правительства". И в этом плане "Дама с собачкой", конечно, примыкает к тому направлению постсталинской "кинооттепели", которое можно было бы громко охарактеризовать как "реабилитация человека в кинематографе". Вместе с тем нежная и окрашенная неизбывной грустью, такая прозрачно-воздушная лента Хейфица открыла в его собственной душе творца словно второе дыхание. И еще дважды в фильмах "В городе С. " и "Плохой хороший человек", вновь по произведениям Чехова, а также в "Асе" и "Шурочке" он как будто приникал к живительному источнику русской литературной классики, любопытным образом чередуя постановки о современности и минувших эпохах. Легче всего увидеть в этом желание режиссера убежать от более пошлой и все изнутри разъедающей советской действительности в мир утраченного уклада жизни и "прочь от Москвы" (вопреки знаменитому призыву чеховских трех сестер). Но ведь и хейфицовские экранизации с течением времени становились резче и даже скандальнее для властей (как в случае с "Шурочкой"). И "Дама с собачкой" поневоле казалась как бы стихотворением в прозе, последней попыткой кроткого создания (кстати, Ия Саввина и оператор Дмитрий Месхиев в том же 1960 году участвовали в создании "Кроткой" по рассказу Федора Достоевского) противостоять тихому, но, увы, неизбежному вторжению во внутреннее бытие человека того, что после Чехова вошло в словари мира под непереводимым названием poshlost'.
Дополнительные материалы: Фильмографии, "До и После реставрации", Из коллекции "Крупного плана"
Эта лента - давно уже признанная классика, в том числе за рубежом (жюри в Канне единогласно вручило приз с формулировкой "за высокое человеческое достоинство и исключительное качество"), включая выдающихся западных мастеров кино (например, Ингмар Бергман, сам не раз ставивший Чехова в театре, назвал "Даму с собачкой" среди своих любимых картин), а также ревнительных "чеховедов". Даже они почти не придирались к интерпретации Иосифа Хейфица, дружно говоря о тонкой, интеллигентной и деликатной атмосфере фильма, созданной режиссером, главными исполнителями и, безусловно, двумя замечательными операторами - Андреем Москвиным и Дмитрием Месхиевым, учителем и учеником. Сейчас интереснее обратить внимание на два аспекта, значимых для понимания того, почему же эта экранизация удалась и встретила, можно сказать, единодушный прием у самых разных зрителей, пусть и не пользовалась особо шумным успехом в прокате. Прежде всего следует напомнить, что "Дама с собачкой" в кинобиографии самого постановщика последовала за его тремя современными работами 50-х годов - "Большая семья", "Дело Румянцева" и "Дорогой мой человек", которые как раз способствовали обновлению советского кино, подрастерявшего за годы сталинизма свою человечность и трогательность именно в "частных историях". Между прочим, название романа Юрия Германа, перенесенного Иосифом Хейфицем на экран непосредственно перед обращением к прозе Антона Чехова, звучит программно и определяюще для всего творчества режиссера, даже в его вынужденных социально-патетических картинах (совместно с Александром Зархи) 30-х годов - "Депутат Балтики" и "Член правительства". И в этом плане "Дама с собачкой", конечно, примыкает к тому направлению постсталинской "кинооттепели", которое можно было бы громко охарактеризовать как "реабилитация человека в кинематографе". Вместе с тем нежная и окрашенная неизбывной грустью, такая прозрачно-воздушная лента Хейфица открыла в его собственной душе творца словно второе дыхание. И еще дважды в фильмах "В городе С. " и "Плохой хороший человек", вновь по произведениям Чехова, а также в "Асе" и "Шурочке" он как будто приникал к живительному источнику русской литературной классики, любопытным образом чередуя постановки о современности и минувших эпохах. Легче всего увидеть в этом желание режиссера убежать от более пошлой и все изнутри разъедающей советской действительности в мир утраченного уклада жизни и "прочь от Москвы" (вопреки знаменитому призыву чеховских трех сестер). Но ведь и хейфицовские экранизации с течением времени становились резче и даже скандальнее для властей (как в случае с "Шурочкой"). И "Дама с собачкой" поневоле казалась как бы стихотворением в прозе, последней попыткой кроткого создания (кстати, Ия Саввина и оператор Дмитрий Месхиев в том же 1960 году участвовали в создании "Кроткой" по рассказу Федора Достоевского) противостоять тихому, но, увы, неизбежному вторжению во внутреннее бытие человека того, что после Чехова вошло в словари мира под непереводимым названием poshlost'.