Была жизнь до Гришковца - и есть жизнь с Гришковцом.
Пять лет тому назад на одну московскую сцену вышел парень лет тридцати с небольшим. Вышел и сообщил, что он сейчас расскажет про человека, которого больше нет, в смысле - он раньше был, но потом его не стало, - так что когда зрители будут слышать со сцены "я подумал...", то это будет именно про того человека. Парня звали Евгений Гришковец, и он помнил то, о чем другие люди вспоминают мимоходом и никогда не говорят вслух - о дембельском альбоме, об обиде, что мультфильм, которого так ждал, оказался кукольным, об ощущении того, как течет время. Тот монолог назывался "Как я съел собаку", и он поделил театральную реальность. Была жизнь до Гришковца - и есть жизнь с Гришковцом. Вернее было бы сказать, что пять лет назад вместе с Гришковцом - с его монологами и пьесами, где поровну слов и междометий и нет ни капли фальши, с его обаятельной манерой говорить, словно он с трудом подбирает слова - в театр пришла жизнь. Того спектакля он больше не играет - вместо него появились другие, с тех пор он съел собаку, подбирая самые точные слова для универсальных человеческих эмоций; по-существу, он научил театр говорить человеческим языком.